Он пришел преподавать к нам в художественное училище молодым мальчиком. Аккуратный, чистенький, наглаженный. Сразу видно — мамин сын. Рыжеватый, с облаком пушистых мелко курчавых волос, прыщавый и дико стеснительный.

Студентки, конечно, подкалывали, зная его способность молниеносно краснеть от любой пошлости. Мы, преподаватели, снисходительно покровительствовали.

А мне было его жалко. Видно — добрый, без кожи, что называется.  

Как-то у меня было окно, и я попала на его занятие. Засела на задней парте с методичками.

Он говорил о Джотто, о самом начале Возрождения. О том, как ворвалась в итальянские фрески перспектива, как темперамент и мысль автора расширили церковные каноны.

Методички я бросила. Студенты сидели как мертвые. Тишина — муху слыхать. Он рассказывал так, как будто сам ассистировал Джотто, был его преданным учеником, влюбленным в маэстро. После занятия одна девчонка, самая оторва, говорит: «Спасибо, Владимир Константинович, мы вас любим».

Классное руководство у него оказалось просто передовым. Таскал группу на этюды, вывозил на свою дачу. И, по слухам, у них там свой кодекс был. Не пить, запрет на матерщину. Отчетные просмотры после летней практики поражали. Дети делали панорамные пейзажи, этюдную детализацию. У каждого третьекурсника материала было на диплом!

Потом — выставка преподавателей. Он выставлялся с жанровыми композициями. Да с какими классными! Директор уже в Союз художников рекомендации пишет.

И вся эта мощь его — ну не от силы, не от напора, не от ума даже. А от любви, от этой его безкожести, от чистоты.

Через полгода я уехала по приглашению на работу в другой город. А когда вернулась через восемь лет, когда сели выпивать в учительской со старожилами нашей художки, первый вопрос был про Вовку. Где, что, как?

«А Вовки нашего все, Марин, нету больше. Работал очень много. Уровень приличный — ты ж помнишь. Присмотрелись к нему. Покупатели появились. Жениться некогда было. Мама, помнишь, какая? Обеды в училище теплые таскала. Зачем баба, когда ни одна жена такого ухода не даст?

Их трое детей в семье у него — брат постарше и сестра младшая. Ну они как черти из табакерки и выскочили. Нашли канал в Германию картинки сдавать. Писал, как проклятый. А денег нет, все на материальную помощь родственникам уходила.

Мама придумала болеть. Вовка дома — она лежачая. А днем идем на обед, встречаем ее — тусит себе по магазинам. Носился с ней, как курица с яйцом, переживал. Даже плакал в учительской…

Ну и надорвался морально.

Мы думали, там обычная судьба художника будет — вены там или петля. Нет. Мама-то болеет — нельзя уходить. Сошел на нет постепенно. Водка. Опускался на глазах.

Нет, в лужах не валялся. Да и умер не во время запоя, а в перерыве. Инфаркт.

Мама-то, видишь, какая по судьбе досталась — не выпустила из-под себя. Спецом растила без панциря. Так и держала на пуповине до смерти, как на поводке.

Мать его и уничтожила… Большой художник ушел и большой учитель».

                                                                                                     Марина Вишневская

На фото: Милосердие — Зависть. Аллегории Добродетелей и Пороков. Джотто ди Бондоне, фрески капеллы дель Арена в Падуе, 1306 г.