Раннее утро. Натягиваю резиновые сапоги.   

— Ты же вчера сказала, что в лес не пойдешь, — удивился Сережа.

Откуда я вчера знала, что будет сегодня? Здесь, в деревне, желания приходят неожиданно. И я стараюсь им не сопротивляться.  

— А вот передумала, — ответила полусонным голосом. 

Он собрался в лес за грибами. Я — за шелестом травы, за обросшими мхом поваленными деревьями, паутинками, цепляющимися за панамку, недовольными криками потревоженных нашим приходом птиц, глухим постукиванием дятла, папортниковыми полянами и еле заметными белыми цветами под ногами.

Я люблю детали. В лесу их превеликое множество – только смотри.

В этот раз я увидела буквицу. Буквально наткнулась на нее. Высокие стебли, увенчанные сиреневыми соцветиями, прямо выросли у меня на пути. А когда-то я специально искала ее в наших краях и найти не могла.    

Об этой травке я узнала от Андрея Тимофеевича Болотова, энциклопедиста XVIII-XIX вв., о котором еще на втором курсе писала в газету «Неделя». Помню, за ту заметку, ради которой я часами просиживала в факультетской библиотеке, все больше восхищаясь этим ученым, редакция премировала меня поездкой на кинофестиваль в Эстонию.   

Так вот Болотов буквицу ценил больше других трав: чаю без нее не признавал, гостей угощал, окрестных крестьян ею лечил. И прожил, между прочим, 95 лет – возраст по тем временам немыслимый.  

«У древних, а особливо у римлян была сия трава в превеликой славе. Антоний Муза, Лейбмедик Императорский, написал об ней одной целую книгу и выхвалял ее одну от 47 разных болезней, а итальянцев прежде в пословице было говорили, что надобно кафтан продать, а купить буквицу», — писал Болотов.

Я буквице как родной обрадовалась. Посмотрела на нее, гордо вытянувшую свои стебли посреди лесной дороги, с уважением. И рвать не стала. Просто стояла и любовалась…